Everybody Let Their Hair Down

MOJO


«Я рос на песнях Битлз, когда ни на чем другом расти было нельзя, только умирать. Их тексты стали родными для меня. Я стал обращаться с ними, как с игрушками. Поэтому с годами это обращение стало несколько панибратским. Я перестал понимать, зачем русский должен копировать каждую букву английского слова, если это слово для него является родным языком. То же про запятые.

На полную кукушку я оторвался на переводе второй части “Love You Make” в 95-м. Нью-Йорк у меня стал Нюёрком, двойные буквы из фамилий Джона, Пола, Джорджа и Ринго исчезли, Эпстайн превратился в Браена, и внезапно все стало оживать. Русский язык сбросил школьные оковы. Русскому естественно измерять расстояние верстами и вершками, а растаману — пыхами (:

Потом были русские версии/переводы песен и статей о культовых фигурах. Например, «...парнишка не умел ни читать ни писать, зато умел отвязно на гармошке играть». Это про Ивана Б.Хорошева.

С тех пор прошли годы, и я нашел себя совсем в другом месте. Концепция же, к счастью, уцелела.

Словом, вам судить, что получилось».


MOJO

КАЖДЫЙ РАСПУСКАЕТ СВОИ ВОЛОСЫ


Джон Леннон повзрослел на публике, в постоянных выпадах в сторону респектабельности и традиции, но никогда не теряя чувства меры. Опрометчивое слово про Иисуса здесь, или несколько пыхов там, — однако полная несдержанность никогда не была его стилем. От Битлз и до Bed-In с Break-Up он попадал в заголовки газет как социально осознанный голос поколения. Затем, к концу 1973 года, пресса стала приоткрывать кое-что пожутче. Казалось, что дисциплинированный рокер просто стал примитивным — черт бы побрал терапию. Назовите это задержкой в развитии или кризисом среднего возраста. В легенде по имени Леннон следующие 15 месяцев бесполезного отстранения и неуравновешенных музыкальных выплесков, пьяного безумия и забытых ночей, тайного самоистязания и публичного замешательства, будут известны как «потерянный уикенд».

В сентябре 1973-го возросшее давление на первую пару мирового рока — юридическая борьба Джона за право остаться в Штатах, желание Йоко отбросить мантию Миссис Леннон, общее пост-битловское недомогание — привело союз Леннон-Оно к кризису. «Я вышел попить кофе и купить сигарет и не вернулся, — признавался Леннон позднее. — Неважно, кто разорвал отношения. Они разорвались».

Но поразившее публику расставание едва ли объяснялось внешними проблемами. Напряжение между самими супругами до какой-то меры возросло. Помимо своих нарочито идиллических отношений с Йоко в течение года после переезда в Ньюйорк деградация Леннона до уровня вульгарной рок-звезды уже началось. Объясняя историю своей песни 1973 года Death Of Samantha журналу “Goldmine” Йоко вспоминала случай, который предвещал разрыв отношений и необузданное возвращение Леннона к холостяцкой жизни.

«Джордж МакГоверн проиграл выборы (в ноябре 1972-го), и после этого у Джери Рубина была вечеринка. Джон уже был немного под кайфом, и когда мы приехали, он был уже под большим кайфом. Потом он просто снял девушку и потащил ее в соседнюю комнату, и мы все слышали шум и все такое, и все пытались показать, что они не слушают все это... Я побледнела и просто сидела, как вкопанная. Это было очень болезненно. Сейчас я понимаю, что он был пьян, но тогда это был шок».

Годы спустя, признание Леннона показало, что он берет вину за разрыв на себя и воздает должное Йоко за строки о том, что ей пришлось вынести: «Она на дух не переносит дураков, даже если она замужем за одним из них».

К октябрю 1973-го Леннон покинул не только спальню Йоко и их совместную квартиру, но и сам Ньюйорк. Он отправился искать более цветущие пастбища на западе и взял с собой в Лосанжелес свою новую компаньонку Мей Пэн. Он завязал интрижку с 23-летней помощницей Йоко два месяца назад, и Пэн настаивает, что эти отношения были инициированы самой Йоко. Какой бы ни была причина, но «потерянный уикенд» стал ужасным кутежом, 15-месячным разгулом. Внезапно сорвавшись с узды, Джон стал заново родившейся рок-свиньей, несущейся через Лосанжелес на крыльях бухла и хамства. Позже, после воссоединения с Йоко, он остерегался называть это время периодом освобождения. На самом деле, в 1980-м он считал так: «Я был, как слон в зоопарке: понимал, что пойман, но не могу выбраться». Находясь в ссылке, он тем не менее звонил Йоко в Дакоту и отвечал на ее звонки до 20 раз на дню.

Мей Пэн, без сомнения, была его поддержкой, но Леннон нуждался и в иной стабильности — в чем-то, что восстановило бы его художественный фокус и задало ему направление. Вместо этого он нашел Фила Спектора и шайку старых друганов — Кита Муна, Гари Нильсена и Ринго Стара. Повсюду было бренди «Александерс».

Если у Леннона и было некое музыкальное направление в то время, оно заключалось в следовании постулатам продюсирования, которые он усвоил во время записи Rubber Soul. Какое-то время он заигрывал с мыслью о записи ранних рок-н-ролльных гимнов. Теперь идея посетить свою первую музыкальную любовь совпала с желанием снова стать одним из группы.

Время Леннон угадал точно. Bсеобщее стремление в прошлое носилось в атмосфере “American Graffiti” — кинематографическом воскрешении пейзажей и песен 50-х Джорджа Лукаса — которое затронуло культурный нерв нации и стало третьим по кассовости американским фильмом того года. Тем временем Дэвид Боуи только что выпустил альбом каверов Pin Ups, посвящение Лондону 60-х. В дополнение к манящей ностальгии Леннон хотел утрясти иск с «заимствованиями» You Can't Catch Me Чака Берри в Come Together. Договор требовал от него записать и выпустить три старых хита из каталога Мориса Леви, музыкального магната, который судился c ним за права на почивший хит Берри.

По словам Леннона «Мне было достаточно этих «вникай и думай» ...я даже не хотел быть продюсером или сочинять». Фил Спектор стал естественным выбором, но от Леннона потребовалось три недели беготни и упрашиваний, чтобы добиться согласия. В итоге, получив обещание записать несколько спекторовских нетленок типа Angel Baby, To Know Her Is To Love Her и заверение, что все решения будет принимать продюсер, Спектор зарезервировал время в студии A&M и начал собирать свою версию рок-н-ролльной группы.

Когда Леннон и Пэн вошли в студию в первый день записи, они были одними из первых. «Затем начали прибывать музыканты и искать, где тут записывает Фил Спектор, — рассказывала Пэн «МОДЖО». — Я считала ...16, 17, 18... Oказалось, что в первый вечер было около 28 музыкантов!» Суперзвездный состав, нанятый Спектором, своим талантом и статусом заставлял выпадать челюсти — Стив Кропер, Хосе Фелисиано и по меньшей мере три весьма известных студийных гитариста, клавишники Леон Рассел и Доктор Джон, ударники Джим Келтнер и Хол Блейм, перкуссионист Джеф Берри, саксофонист Нино Темпо... Это был типичный жест Спектора — забить числом.

С этой стороной Спектора Леннону предстояло познакомиться. Были и другие знаковые аспекты сессий Спектора, которые вскоре стали слишком хорошо известны. Он неизменно опаздывал, одевался на выбранную тему — учитель карате, доктор или ковбой с заряженным, как это оказалось, пистолетом. Затем Спектор старательно отрабатывал звук каждой инструментальной секции, а все остальные музыканты ждали. Могло пройти несколько часов, прежде чем бобины начинали крутиться. Бутылка «Курвуазье» начинала ходить по рукам в аппаратной, музыканты воспринимали это как намек и «...внезапно выпивка появлялась справа, слева и в центре», — если верить Пэн.

Атмосфера людной вечеринки, подогреваемая множеством звезд шоу-бизнеса, неизбежно мешала всякой возможности сосредоточенного музицирования. Беспорядок и пьяное веселье царили безраздельно. Раздражительность и маниакальность Спектора возрастала сообразно количеству алкоголя, потребленного музыкантами. После того как выпивку несколько раз пролили на пульт — вероятно, пытаясь донести дух творчества до бездушной железяки, — в A&M пожелали, чтобы вся компания быстро исчезла из их студии.

Как пишет Пэн в своей автобиографии, компания могла переехать, но веселье и хаос развились до более высокого, почти летального уровня. «Нас выпнули из A&M, и большинство переехало на Record Plant. Джон продолжал работать на A&M, но не до одичания. Как-то Спектор, приняв к сердцу чью-то реплику, достал пистолет и помахал им в воздухе. Внезапно он направил оружие в сторону Джона и выстрелил. Я побежала в соседнюю комнату, где сидел Мэл Эванс (охранник Битлз), и он вместе с Джоном встали против Фила в боксёрскую стойку, как на ринге, а затем Джон стал тереть свои уши. Наконец он мрачно сказал: «Слушай, Фил, если ты собираешься меня убить, так убей. Но не порти уши мои, они мне нужны» 1.

1 Спустя годы, в ноябре 2003 года Фил Спектор будет обвинён в скандальным убийстве в его доме актрисы Ланы Кларксон. Выпущенный под залог в один миллион долларов, он будет ожидать суда. Свидетели утверждали, что он, выйдя из дома спустя несколько минут после того, как раздался выстрел, пробормотал что-то вроде «боже мой, кажется, я кого-то застрелил».
Той роковой ночью в свой особняк, расположенный в респектабельном районе Лос-Анджелеса, Спектор вернулся в сопровождении 40-летней актрисы Ланы Кларксон, с которой познакомился на вечеринке за пару часов до трагедии.
Актриса, известная в основном по ролям во второсортных фильмах, нуждалась в опытном продюсере, и поэтому без лишних слов отправилась осмотреть достопримечательности виллы известного шоу-мена.
Ближе к утру шофер Фила услышал выстрел и вызвал полицию. Прибывший по вызову экипаж обнаружил мертвое тело Кларксон в холле особняка. Позже на месте преступления отыскали пистолет. Сам Спектор предъявленные ему обвинения в убийстве не признал, утверждая, что женщина совершила самоубийство.
Попав ненадолго за решетку, он покинул ее после уплаты залога в миллион долларов. Пока неизвестно, по какой шкале будет рассматриваться это преступление. Предполагается, что прокурор обвинит Спектора в убийстве второй или третей степени. В этом случае, если вина будет доказана, ему грозит пожизненный тюремный срок.


<Полный текст статьи — см. Бонус-диск, том 1>

Hosted by uCoz